В последние дни кто только не метнул в оппонента требование сначала усыновить ребенка, а потом уже выступать в поддержку пресловутого Иродова закона или против него. Пока мы будем переводить разговор на личности, мы ничего не добьемся. Лучше задуматься о том, почему большинство из нас не торопится усыновлять детей и что имеет смысл со всем этим делать.

Осинки-апельсинки

Вопрос «почему вы не усыновляете ребенка» так же неприличен, как «сколько вы зарабатываете», «почему ты не выходишь замуж» и «ребеночка-то не хотите завести?» Он требует раскрытия слишком серьезной персональной информации, которую мало кому хочется вываливать публично: медицинских тайн, семейных скелетов из шкафов и глубинных страхов.

Взять в семью чужого ребенка — страшно. Если он сам на тебя обваливается с неба-то здесь все проще как то: деваться некуда — ребенок жены от первого брака, осиротевший племянник… Жизнь сама вручает тебе ответственность за этого ребенка. И сколько вокруг примеров, когда люди не справляются с этой ответственностью.

Вот на днях известный кулинар Сталик Ханкишиев рассказал у себя в ЖЖ о печальном опыте воспитания племянников: «Знаете, что такое свои дети и что такое дети чужие? Свои поступают точно так же, как поступил бы ты. У них твои жесты, у них твой голос, у них все твое. Чужие дети поступают так, как ты бы никогда не поступил». Дальше — рассказ о мальчике, который был «просто чужой», который перестал расти и скучал по отцу-алкоголику, и девочке-ангелочке, которая «врет, гадит и врет постоянно», ворует и мошенничает…

Вот этого и боятся. Что чужой ребенок никогда не станет своим, что он непонятный, другой, что он ведет себя нелогично, непостижимо, что все это кончится очень-очень плохо — разбитой жизнью.

Такой пример есть в старой, 1994 года, жуткой повести Нины Горлановой и Вячеслава Букура «Чужая душа», где девочка, удочеренная семилетней, вносит хаос и ужас в новую семью — и уходит из нее, разрушив чуть не дотла:

«Мы думали, достаточно быть добрыми, ласковыми, достаточно научить читать, рисовать, мечтать, понимать, осознавать красоту — и будет хороший человек. Сколько вложено сил, сколько бессонных ночей проведено около Насти! И все впустую. А Антон и Соня? Но они с самого рождения с нами. Настю взяли семи лет, ее все время возвращала к себе и звала та старая жизнь, которую она прожила с матерью. Привычки, навыки из той жизни непреодолимо тянули к себе. А мы не одолели, не побороли».

И ладно, когда это осиротевшие племянники на тебя свалились неожиданно — но самому идти искать себе ответственности, с которой можешь не справиться?

Чуть не половина страны у нас ничтоже сумняшеся верует в гены алкоголизма, наркомании и преступности — мол, от осинки не родятся апельсинки, гены пальцем не раздавишь и все такое. Они заранее убеждены, что дети из детдомов имеют особую девиантную наследственность, и когда ребенок, как большинство детей в определенном возрасте, проходит через соблазны вранья и воровства, говорят уверенно: вот и началось.

Но и грамотному человеку с научным взглядом на мир понятно, что у детей из детдома часто отягощенный медицинский анамнез, что обстоятельства первых лет жизни с биологическими родителями и в детдоме накладываются на изначальные факторы риска и усугубляют их, что дети часто достаются новым родителям в состоянии, требующем долгой и трудной реабилитации.

А у российских семей очень часто довольно своего горя: онкологических или послеинсультных больных, бабушек в деменции, дедушек-инвалидов, психически больных, которые не хотят лечиться, пьющих отцов-братьев-дядьев. И свои дети — не очень здоровые, не вполне успешные в школе, создающие вечные проблемы. А ко всему этому — кризис в медицине, образовании и социальной сфере. Плюс квартирный вопрос, да зарплаты едва-едва хватает на прожить, — едва успевай крутиться. И нечего многим ответитьна вопрос, почему они, такие-сякие, никого не усыновляют, кроме тупого, тупикового «сил нет».

Десять лет

В 1996 году, впервые побывав в пресловутой Америке, в гостях у друзей-протестантов, я увидела своими глазами человеческую взаимоподдержку и взаимопомощь, о какой мы тогда в России, разодранной перестроечным выживанием в одиночку, и мечтать не могли. Там я встретила семейную пару, в которой жена была сирота, да еще из невезучих, сменившая четыре патронатных семьи.

Она мечтала о большой семье, четырех погодках, и была беременна в третий раз, но беременность протекала тяжело, и со своими девочками полутора и трех, что ли, лет мама не управлялась. Тогда друзья семьи из их церковной общины договорились брать по очереди детей, пока папа на работе. Понедельник дети проводили в одной семье, вторник в другой, и так до пятницы. Моя подруга брала их по четвергам; мы ездили с девочками в зоопарк, кормили, укладывали спать, вечером отвозили к родителям.

В России на тот момент я и не видала такой простой и деятельной человеческой помощи ближнему. Прошло несколько лет; люди встали на ноги, выкарабкались из ямы, перестали ежедневно бороться за существование и стали жить; уже через десять лет коллективная помощь- по крайней мере, в кругу моих друзей, — стала скорее нормой, чем редким исключением.

Десять лет назад на одном семинаре по гражданскому обществу россияне горьким смехом встречали рассказы иностранных ораторов о самоорганизации снизу и призывы объединяться, чтобы решать проблемы, к примеру, ям на дорогах и безобразий в ЖКХ. «Сил нет» было главное возражение. Прошло десять лет — и общественные движения вполне себе занимаются ямами на дорогах.

Люди, занимающиеся проблемами усыновления, говорят: раньше детей почти не брали, сейчас берут; раньше российские семьи не брали инвалидов — сейчас берут, но мало…

Для того, чтобы человек перестал только брать и начал отдавать, — в том числе чужим детям — надо, чтобы у него было что отдавать. Не только в материальном смысле. Когда в семье уроки делаются с воем и воплями, папа с мамой до ночи на кухне ругаются, теща заботливо маслица в огонь подливает — куда тут еще приемного ребенка? Тут свой кошмар ежедневный, петрушевщина в полный рост.

Я иногда думаю, чем, собственно, отличаются мои знакомые семьи, которые растят усыновленных детей, от других, где дети только кровные. Почти ничем не отличаются — и достаток разный, и семьи полные и неполные есть, и москвичи, и жители регионов… Разве что у тех, кто усыновляет, — и у мам, и, что очень важно, у пап, если они есть, — очень мирные семьи и спокойный взгляд на усыновление: ну да, ну взяли, ну растим, и чего? Вы своих растите, и мы своих растим, какая разница-то?

Для одних усыновление — подвиг и геройство, для других — ну да, и чего?

Может быть, десять лет пройдет, и по мере взросления и стабилизации населения страны — если ничего не помешает — вот это спокойное «ну да, и чего?» перестанет быть статистической редкостью и станет повсеместной нормой.

Но за эти десять лет в детдомах вырастет еще одно потерянное поколение.

9.00 — подвиг

Усыновленного ребенка надо адаптировать к семейной жизни, его надо лечить и учить. Вместо помощи родители регулярно получают недоуменные взгляды врачей и учителей — зачем вам этот дефективный, с порчеными генами? А куда бежать, если ребенок так и не может научиться читать, или всех вокруг колотит, или «врет и ворует», или ножницами режет дома вещи других детей, или писает в комнате на пол? У всех этих проблем и диких поступков есть рационально объяснимые причины, есть способы с ними справиться, но нужен специалист, который поможет разобраться. Но хороших специалистов мало, невероятно мало по сравнению с тем, как сильно они нужны.

Ведь и в рассказе Сталика Ханкишиева видно, что семья столкнулась с обычными, в общем то, для приемной семьи проблемами, решаемыми: когда семьи понимают, с чем имеют дело и как с этим бороться, они могут справиться. Но это не врожденное знание, не обычное житейское, этому специально надо учиться. И в «Чужой душе» видно, как семья уповает исключительно на ласку и заботу, добрые книжки и развитие таланта, а всего этого оказывается недостаточно, потому что уж очень страшный у ребенка был прежний опыт, и никто не знал, что с ним делать.

Свежеиспеченных приемных родителей подстерегает беда, давно и хорошо известная родителям детей-инвалидов, детей с проблемами обучения и поведения, вообще детей, хоть как-нибудь отклоняющихся от нормы. Все очень просто:

ВАШ РЕБЕНОК — ВАШИ ПРОБЛЕМЫ.

Вы его взяли? Взяли. Теперь он ваш, живите как хотите. А мы будем контролировать, чтоб вы не злоупотребляли.

У приемных детей проблемы далеко не всегда те же самые, что у кровных детей с инвалидностью и проблемами поведения, у них есть еще своя специфика: с одной стороны, тяжелое наследство жизни в асоциальной семье, с другой — сама детдомовская система за государственный счет калечит изначально здоровых детей, разрушая их привязанность, делая из них социальных инвалидов и создавая те самые проблемы, с которыми потом мучаются приемные родители.

Чем ярче выражены проблемы у ребенка — тем больше его семье надо ресурсов. И далеко не всегда это чисто материальные ресурсы. Дать побольше денег усыновителю — это не решение. Потому что нужна система помощи приемным семьям, нужна система помощи детям-инвалидам, нужна нормально работающая система образования для них. А пока все это не работает или работает фрагментарно, — родители, взявшие сложного ребенка, обречены прошибать стены лбом и реветь от того, что не могут помочь ему, вынуждены становиться профессиональными бойцами и общественными деятелями.

Иностранцы, берущие наших детей-инвалидов, берут себе просто детей для мирной жизни, ясно представляя себе, на что подписываются: там жизнь с ребенком-инвалидом не требует ежедневного подвига в расписании. Россияне в нагрузку к ребенку, с которым и так непросто, получают набор ветряных мельниц, медный таз, копье и старого Росинанта. Странное дело, почему так мало народу записывается на подвиги?

Многим помогают Школы приемных родителей, серьезно и профессионально занимающиеся проблемой адаптации приемных детей к новой жизни. Но Школы приемных родителей — это дело еще новое, дело энтузиастов, которые где-то есть, а где-то нет. Ну да, вот государство велело, чтобы они непременно были, и чтобы каждая приемная семья прошла обучение в ШПР до усыновления ребенка. Но школ не хватает, специалистов не хватает.

Их, может быть, готовят по особой государственной программе лучшие эксперты в этой области? Или, может быть, государство выделило огромный грант на развитие соответствующих заведений — вот хоть Института развития семейного устройства? Может быть, у нас есть государственная программа по ликвидации детдомов в кратчайшие сроки и превращения их в консультационные центры для приемных родителей?

Сейчас государство если и присутствует в жизни приемной семьи и семьи ребенка-инвалида, то обычно с настырным контролем вроде требования брать у опеки разрешение на расходование пенсии по инвалидности, а не с реальной помощью. Некоторые приемные семьи, где ребенок, не дай Бог, набьет синяк или шишку, по нескольку дней не пускают его в школу или детсад, чтобы там не сообщили куда следует, что ребенка дома бьют. И каждый раз, как где-нибудь случается скандал вроде истории с Глебом Агеевым (очень сомнительной, кстати, с правовой точки зрения), народные трибуны начинают произносить громкие речи об «ужесточении контроля над приемными семьями».

А стоило бы, наверное, об адекватной работе с ними.

Госдума надумала

Из года в год люди, занимающиеся проблемой устройства сирот, говорят об одном и том же:

— Надо пересматривать политику работы с семьей, у которых отбирают детей. Очень часто это семьи, у которых не хватает ресурсов, чтобы разобраться с запутанным клубком юридических, материальных, жилищных проблем и просто встать на ноги. Этим семьям нужна помощь в самых разных аспектах: с дневным пребыванием ребенка, с ремонтом аварийного жилья, с приобретением или социальной арендой нового, с поиском работы, с получением документов взамен утраченных, с получением гражданства, оформлением регистрации, устройством на работу, еще с миллионом разных проблем.

Вместо этого семью шпыняют от одной инстанции к другой, а ребенка изымают по любому поводу. (Вот на минувшей неделе я отыскивала нужную информацию для бабушки осиротевшего мальчика: опека собралась отнять ребенка только из-за плохого состояния жилья). Государство, к сожалению, наказывать умеет хорошо, а помогать — плохо. Отнимать ребенка можно только в исключительных случаях, это должно быть прописано законодательно, — и даже в этом случае с семьей надо работать, помогая ребенку вернуться в семью.

— Надо продумывать формы временного семейного устройства — замещающие семьи. Нельзя считать, что если ребенок попал в детдом-то он пристроен и беспокоиться не о чем. Если он в детдоме — это ненормально. Это значит, ребенок в кризисной ситуации, ему надо срочно помогать выбраться в семью, хоть бы и замещающую. А замещающие семьи сами просто так не появятся — надо создавать целую систему, чтобы они появились.

— Надо сокращать время на оформление усыновления и количество бумаг; надо сокращать время пребывания грудничков-отказников в больницах.

— Надо не столько контролировать семьи — и кризисные, и семьи инвалидов, и приемные семьи, — сколько помогать им. Не столько наказывать за допущенные нарушения прав ребенка, сколько предотвращать их. Строить работу так, чтобы семья не боялась государственной помощи.

— Надо на базе детдомов делать центры помощи семьям — и семьям инвалидов, и приемным, и матерям, попавшим в трудное жизненное положение, — всем, кто нуждается в помощи.

— Огромные, массовые детдома — это вообще недопустимо: детей нельзя растить в казарме. Жить можно в небольшом доме, в домашних или хоть полудомашних условиях.

— Надо развивать институт семейного устройства. Надо вести работу с потенциальными родителями, нужны факты вместо мифов. Нужно, чтобы люди знали, где найти помощь, и чтобы эта помощь была доступна.

Собственно, здесь есть еще миллион всяких очевиднейших «надо», от создания возможностей для самостоятельного проживания взрослых инвалидов до развития организаций, помогающих выпускникам детдомов адаптироваться в жизни, подготовиться к поступлению в вузы и т. п.

На днях вот уполномоченный по правам ребенка Павел Астахов предложил президенту принять федеральную программу «Россия без сирот», где сказано много хороших слов про «разукрупнение» детдомов, поддержку семей в трудной ситуации и пр. (ну и, конечно, про «минимизацию и упорядочение иностранного усыновления»).

Но то, что происходит в реальности — это движение ровно в обратную сторону.

Маленькие приюты и детдома ликвидируются под предлогом «низкой наполняемости», детей свозят в большие приюты и большие детдома. Все укрупняется: школы, поликлиники, учреждения дополнительного образования, — но даже закрытие очень хорошей маленькой школы не так душевредно, как уничтожение детдома семейного типа и перевод детей в большой казенный дом. Все это происходит под флагом оптимизации расходов и большей экономической эффективности.

Единственным реальным вопросом, который обсуждается в связи с семейным устройством сирот, оказывается вопрос о запрете иностранного усыновлении, а главной законодательной инициативой — безумный «Антимагнитский» закон, о котором уже сказано много справедливых резких слов.

Хуже того, в один день с «Антимагнитским» законом Госдума приняла Закон об образовании, в котором (среди прочих новшеств) ликвидирована прежде существовавшая для сирот льгота: возможность поступить в вуз вне конкурса при условии хорошей сдачи экзаменов.

Алена Аршинова, заместитель председателя комитета Госдумы по образованию, утверждает, что сироты все равно в вузах не удерживаются, их отчисляют вскоре после поступления за неуспеваемость, а закон позволяет сиротам целый год учиться на подготовительных курсах и пользоваться общежитием. Очень хорошо, но для инвалидов сохранили и подготовительные курсы, и льготу на поступление, что же сироты? Тот же закон сохраняет для бакалавриата и специалистов лишь 10% обязательных бюджетных мест, тут и домашним-то детям трудно, а сиротам куда деваться?

И что теперь

Что, собственно, с этим всем делать — в том числе тем, кто сирот до сих пор не усыновил и не планирует.

Прежде всего, вот тут идет сбор подписей под обращением к президенту «О реформе учреждений для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей». Там изложена совершенно внятная программа того, что нужно делать на самом деле. Можно подписывать.

25 декабря в Сахаровском центре будет открытая дискуссия на тему «Дети: государственные, ничьи или наши». Можно приходить и участвовать. Подробности тут.

А можно лично поучаствовать в финансировании программы помощи семей в трудной жизненной ситуации. Подробности о программе «люди, а не вещи» —здесь.

Можно помогать Центру равных возможностей для детей-сирот «Вверх», которые помогают воспитанникам и выпускникам коррекционных детдомов и психоневрологических интернатов окончить среднюю школу и получить аттестат за 9 или 11 классов.

Можно внести свой вклад в совместную программу компании ProektPro и фонда «Краски детства» по профориентации для воспитанников детдомов.

Можно самостоятельно найти реально работающие программы — и помогать им посильным участием. Все больше толку, чем скидываться всей конторой на конфеты для сирот или сотрясать фейсбук яростными перепостами.

Материал взят с сайта http://www.pravmir.ru